Что касается священства, то, по наиболее достоверным данным, в 1937 году было расстреляно 80 000 представителей духовенства, церковнослужителей и мирян, пострадавших за веру[23]. Поскольку массовые расстрелы «церковников» в 1937 г. были связаны с описанными выше событиями, то легко подсчитать, что в период с августа по ноябрь этого года каждый месяц государство расстреливало за веру около 20 000 собственных граждан, среди которых большую часть составляло духовенство. Если же вспомнить, что не прошло и года с тех пор, как эти люди официально получили полноту конституционных прав, то изощренный цинизм советской власти «и лично товарища Сталина» предстают перед нами во всей своей ужасающей неприглядности. Вместо обещанных прав государство оставило за ними единственное «право» – право на смерть[24].
Все было несущественно, кроме одного – принадлежности к духовенству или открытого исповедания своей веры. Такой человек был страшен советской власти даже при условии тяжелой инвалидности.
Федор Михайлович Иванов
Житель Тобольска Федор Михайлович Иванов в 13 лет заболел суставным ревматизмом, следствием которого стал паралич обеих ног. Федор посвящает свою жизнь молитве, богомыслию и духовной помощи ближним. Приходит 1937 год. Федора голословно обвиняют в подготовке «к бандитскому восстанию против советской власти»[25]. За ним приходят сотрудники НКВД.
«Кто дома есть? – спросил военный.
– Все дома, – ответила Евгения Михайловна.
– И хорошо. Федора Иванова мы забираем.
Евгения прошла в комнату к Феодору, военный за ней.
– Федя, вот здравствуй. Гости к тебе понаехали.
– Ну и что же, я всегда рад гостей принимать, – кротко ответил подвижник.
– Мы вас забираем, – сказал военный.
– Ну что же, раз у вас есть такое распоряжение, то я подчиняюсь власти.
Феодор лежал все эти годы в постели в длинной рубахе, и мать его Елизавета пошла за костюмом, единственным у него, приготовленным на смерть, но ее остановили:
– Не понадобится, не нужен будет.
Расстрельная команда НКВД, 1936.
Приготовили носилки. Подошедший сотрудник НКВД сказал:
– Ну, давайте будем класть, – а сам вполголоса спросил у Феодора: – А как же вас брать?
– А вы вот так сделайте руки, – он показал, – в замок, и закиньте мне за голову. А второй за ноги пусть держит.
Ноги у него не гнулись, были как палки, но чувствительности не потеряли. Один из них подхватил его за ноги, но, сразу почувствовав огромную силу подвижника, от испуга вскрикнул и бросил Феодора. Подбежала сестра, подхватила ноги больного и закричала на них:
– Изверги! Что вы делаете над больным человеком? Что у вас за спешка такая?
– Не волнуйся, – с любовью, утешительно произнес Федор, – тебе вредно волноваться.
Когда Федора наконец положили на носилки, он помолился и сказал:
– Дорогие мои мамочка и сестра, не ждите меня и не хлопочите; все равно правды не скажут. Молитесь. Не плачьте обо мне и не ищите!
Известно, что в тюрьме Феодора ни о чем не спрашивали, на допросы не носили, следователь в камеру не приходил. И никого из 136 жителей Тобольска, арестованных в одно время с ним, также не спрашивали о Феодоре. Все обвинение основывалось на справке, данной председателем Тобольского уездного совета. 11 сентября «тройка» УНКВД приговорила его к расстрелу. Феодор был расстрелян в Тобольской тюрьме, на территории которой погребен»[26].
Глубокая старость также не являлась поводом даже для смягчения приговора.
Митрополит Серафим (Чичагов) с 1933 года проживал на покое. «Спокойными и безмятежными были последние месяцы жизни митрополита в Удельной. Самое скорбное – это были старость и связанные с нею болезни. Он сильно страдал от гипертонии, одышки, последнее время – от водянки, так что передвигался с трудом и из дома почти не выходил. Днем к нему приходили духовные дети, иные приезжали из Петербурга; посещали владыку митрополиты Алексий (Симанский) и Арсений (Стадницкий), приезжая на заседания Синода. Вечерами, когда все расходились, митрополит садился за фисгармонию и долго-долго играл известную духовную музыку или сочинял сам. И тогда мир и покой разливались повсюду. Благодатная жизнь подходила к концу. Ее оставалось немного...
Митрополита арестовали глубокой осенью 1937 года. Ему было 84 года, и несколько последних дней он чувствовал себя совершенно больным, так что сотрудники НКВД затруднились увозить его в арестантской машине – вызвали скорую помощь и отвезли в Таганскую тюрьму. Допрос был формальностью. 7 декабря Тройка НКВД постановила: митрополита Серафима – расстрелять»[27].
Не останавливало власть и то, что священник был многодетным, какими в те времена являлось большинство из облеченных священным саном.
Священник Тихон Архангельский с матушкой Хионией родили 18 детей, из которых выжили девять. «День 9 августа 1937 года выдался тёплым. Вся семья хозяев, священник, матушка и дети, находились в доме, но по тёплости дня дверь на улицу была распахнута настежь. Вдруг около дома остановилась машина, из неё вышли люди в форме и направились к дому. Войдя, один из них сразу подошёл к отцу Тихону и спросил: ‟Оружие есть?” – ‟Есть! – ответил священник. – Крест и молитва!”
Сотрудники НКВД разбрелись по дому и стали переворачивать вещи. Один из них забрался за печь, вынул из своей кобуры пистолет и затем, выйдя из-за печи, показал его приехавшим вместе с ним военным и сказал: ‟Вот его оружие!”»
Стандартных, придуманных органами обвинений в «террористических намерениях по адресу партии и правительства» и в «контрреволюционных связях» о. Тихон не признал, но, несмотря на это, «4 октября 1937 года Тройка НКВД приговорила отца Тихона к расстрелу. Приговорённых к расстрелу казнили за окраиной города Липецка. Перед расстрелом сотрудник НКВД спросил отца Тихона: ‟Не отречёшься?” – ‟Нет, не отрекусь!” – ответил священник. Протоиерей Тихон Архангельский был расстрелян 17 октября 1937 года и погребён в общей ныне безвестной могиле».